Печатная машина - Страница 32

Не знаю, как все было, когда она уходила, — я был пьян. Валялся на кровати в грязных носках — просто лежал без движения, как будто меня сюда скинули с крыши.

Когда я открыл глаза — сначала один, затем постарался справиться с другим, — на улице пели птицы. Я лежал, прислушиваясь к чириканью за окном, пытаясь понять, о чем могли переговариваться птахи — их гвалт не казался бессмысленным. Что-то заставляло их разевать клюв. Тогда-то я и понял, что она ушла окончательно.

Полежав еще немного и попробовав пошевелить конечностями, я все же решился встать. Мне было очень плохо — примерно так должен чувствовать себя огурец, когда его шинкуют для салата.

Квартира была пуста. По крайней мере, по дороге в туалет мне никто не попался. Я добрался до унитаза, обнял его и попробовал с ним поговорить. Так, рассказать ему, каково тому, кто просыпается утром в одном носке. Я представил эту картину со стороны — распростертый на кровати человек, как Иисус на кресте, с волосатыми ногами, лежит, зажмурив глаза, и боится их открыть. Боится вместо потолка увидеть мебельный шкаф, например, набитый корзинками и одеждой. Тяжелый, готовый в любой момент сорваться и придавить.

Холодный кафель спасительно холодил лоб.

Когда я смыл, капли воды попали мне на лицо — это было приятно.

Поднявшись на ноги, я умылся, сунув голову под ледяную струю, потом долго пил из-под крана. Все это было невыразительно, похоже на сон — после примерно сотого глотка я очнулся и, не вытираясь, вышел из ванной.

Да, жена ушла, как и предупреждала, но это ничего не значило. Вернее, кое-что означало, но жизнь на этом не останавливалась. У меня сегодня было много дел.

Натянув штаны и футболку, я прошел на кухню, попытался настроить старенькое радио, попутно разжигая на плите газовые горелки. О том, чтобы похмелиться, не было и речи. Именно этого добивалась моя жена, когда хлопала дверью, — чтобы ее муж после ее ухода ударился в запой, как она в бега.

«Хрен тебе», — сказал я себе и ей, ложкой помешивая в кастрюле. Хрен вам всем.

Мне нужно было забрать мебельную стенку из магазина. Три секции, с антресолями. Пусть это уже было в некотором роде бессмысленно, но я хотел довести дело до конца. Тем более деньги проплачены.

На улице начиналась весна. Снег еще лежал, вперемешку с грязью серел тут и там. Я поднялся на четвертый этаж и позвонил в черную, будто обугленную дверь. Я звонил долго, пока мне, наконец, не открыли. На пороге стоял мой сосед. Я звал его Джон.

— Помоги мне мебель перевезти, — сказал я ему. — Я заплачу.

Джон бессмысленно смотрел на меня.

— What? — сказал он, пошатываясь.

— Мебель, — повторил я. Потом развел руками, очерчивая перед ним большой прямоугольник. — Help me, please.

— Ме…бе…? — вопросительно заблеял он.

Джон стоял передо мной в трусах и майке, худой и какой-то весь разобранный, как поломанный спиннинг.

— Мани, — сказал я, поднимая брови в нетерпении. — I’ll give you money.

Наконец, кажется, он понял.

Поднял руку и костлявым пальцем помотал в воздухе.

— Money to hell. It is better to drink.

— Акей, — кивнул я. — Будет тебе тудринк. Давай одевайся, мы опаздываем. Гоу.

Он пошел в глубь квартиры, не закрывая дверь. Я переступил порог, однако внутрь не прошел, остановившись в прихожей. Не очень хорошо зная Джона, я был уверен, что он нуждается в деньгах, — никогда я не видел его трезвым. Держа в руке полуторалитрушку крепкой «Охоты», он обычно приставал к женщинам. Они бежали от него, едва завидев.

Джон мне нравился. Он появился, едва мы сюда переехали. До меня его не было — я слышал, как шептались об этом между собой соседки. Два раза он заливал нас водой — все три квартиры по стояку, — когда засыпал в ванне. И оба раза я отказывался подписывать коллективную жалобу, а без моей подписи ею можно было лишь подтереться. «Нам всем иногда нужен холодный душ», — думал я, закрывая перед жалобщиками дверь, так будьте же благодарны тому, кто вам его устраивает.

— Drink. Right now, — прохрипел он, едва мы вышли из подъезда.

Прямо сейчас? Я посмотрел на него внимательнее. Черт, он был прав. У него был такой вид, словно он собирался вот-вот отдать концы.

Мы завернули в магазин, и я взял нам по бутылке пива.

— The rest then, — сказал я ему, и он кивнул.

Остальное потом. Пробка полетела в грязь. Острый кадык на его шее заходил, как каретка швейной машинки.

Мы приехали в мебельный салон перед обедом.

Я протянул выписанный мне неделю назад квиток и оплаченный чек.

— Сами забирать будете? — подняла на меня глаза девчушка.

— Ec, — сказал я. — То есть да.

Она покачала головой.

— Тогда после обеда, — она виновато, но решительно поджала губы.

Я улыбнулся.

— Мы заберем сейчас.

Служащая магазина перевела взгляд на стоящего рядом Джона. Тот не улыбался.

— Хорошо, — сказала она. — Только быстро.

Я повернулся к Джону.

— Она сказала quickly.

Тот, наконец, сдвинул губы.

— Funny, — обнажил он ряд неровных прокуренных зубов.

На кого мы были похожи, когда, обнимая шкафы худыми немытыми руками, мелко перебирая ногами, пятясь и напирая, вытаскивали их на улицу? С каким снисходительным презрением смотрели на нас тугие, словно надутые хорошим насосом, грузчики, как мы, напрягаясь, пыхтим в полировку так, что потом можно легко написать на ней пальцем что-то навроде «go away». Или «пошло все к черту». На наших лицах также была написана печаль, если даже не скорбь, — с такими лицами выносят гробы, но никак не мебель, только что приобретенную, красивую, можно даже сказать — элегантную.